Неточные совпадения
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся
в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной,
в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были
в последнее
десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий,
в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных
в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание
в статье 36.
Возможен ли лозунг — Россия, отечество
в стране, где непрерывно развертывается драма раскола отцов и детей, где почти каждое
десятилетие разрывает интеллигентов на шестидесятников, семидесятников, народников, народовольцев, марксистов, толстовцев, мистиков?..»
Он открыто заявлял, что, веря
в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он не спешил укладывать себя всего
в какое-нибудь, едва обозначившееся
десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных историею, добытых наукой и еще более от выработанных собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов,
в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.
В России за XIX и XX вв. много раз видели претензии появления нового человека, почти каждое
десятилетие.
Это неуважение к гению, впрочем, явление новое, возобновленное
в последнее
десятилетие.
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую половину седьмого
десятилетия жизни, конечно, не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети, знали, что у старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась и
в память которого, 31 марта, одевалась
в белое коленкоровое платье и тщательнее, нежели
в обыкновенные дни, взбивала свои сырцового шелка кудри.
Здесь шла скромная коммерческая игра
в карты по мелкой, тихая, безмолвная. Играли старички на своих,
десятилетиями насиженных местах. На каждом столе стояло по углам по четыре стеариновых свечи, и было настолько тихо, что даже пламя их не колыхалось.
Октябрь смел пристройки, выросшие
в первом
десятилетии двадцатого века, и перед глазами — розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепными работами. На фронтоне белый герб республики сменил золоченый графский герб Разумовских.
В этом дворце — Музее Революции — всякий может теперь проследить победное шествие русской революции, от декабристов до Ленина.
Много ли русская школа знает таких выступлений за последние
десятилетия, ознаменованные вторжением
в нее «административного порядка» и бурными волнениями молодежи?
Дорога, на которую страна так радостно выступала
в начале
десятилетия, упиралась
в неопределенность.
Балмашевские, конечно, тоже не злодеи. Они выступали на свою дорогу с добрыми чувствами, и, если бы эти чувства требовались по штату, поощрялись или хоть терпелись, они бы их старательно развивали. Но жестокий, тусклый режим школы требовал другого и производил
в течение
десятилетий систематический отбор…
Лет 20–25 назад эта болезнь встречалась на острове несравненно чаще, чем
в последнее
десятилетие, и от нее погибало много солдат и арестантов.
Но это — одна из тех длительных, идущих назад,
в глубину прошедших
десятилетий, странных лжей, которые почти не подмечены ни одним из профессиональных наблюдателей и во всяком случае никем не описаны.
Увы! геройство еще не выработалось, а на добровольные уступки жизнь отзывается с такою обидною скаредностью, что целые
десятилетия кажутся как бы застывшими
в преднамеренной неподвижности.
Газету выпустили
в день
десятилетия смерти Щедрина, и
в ней огромный,
в полстраницы портрет его с автографом, стихотворением Елены Буланиной и избранных, не без риска получить для первого номера цензурную кару, две полосы незабвенных строк автора из его «забытых слов».
Жизнь вообще казалась мне бессвязной, нелепой,
в ней было слишком много явно глупого. Вот мы перестраиваем лавки, а весною половодье затопит их, выпятит полы, исковеркает наружные двери; спадет вода — загниют балки. Из года
в год на протяжении
десятилетий вода заливает ярмарку, портит здания, мостовые; эти ежегодные потопы приносят огромные убытки людям, и все знают, что потопы эти не устранятся сами собою.
Таким образом мы жили, и, надо сказать правду, не видя ниоткуда притеснений, даже возгордились. Стали
в глаза говорить друг другу комплименты, называть друг друга «гражданами», уверять, что другой такой губернии днем с огнем поискать, устроивать по подписке обеды
в честь чьего-нибудь пятилетия или
десятилетия, а иногда и просто
в ознаменование беспримерного дотоле увеличения дохода с питий или бездоимочного поступления выкупных платежей.
Это у нас
в крови, это внедрено нам всей русской беллетристикой последних
десятилетий.
В это
десятилетие у них родились сын и дочь, и они начали тяжелеть не по дням, а по часам; одеваться не хотелось им больше, и они начали делаться домоседами, и не знаю, как и для чего, а полагаю — больше для всесовершеннейшего покоя решились ехать на житье
в деревню.
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров.
В главном же доме тоже
десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там жили профессор-гинеколог Шатерников, известный детский врач
В.Ф. Томас, сотрудник «Русских ведомостей» доктор
В.А. Воробьев. Тихие были номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень хорошие обеды из кухни при номерах.
Новое издание этой книги приятно напомнило нам время первого ее появления и заставило подумать о том, что произошло
в нашей литературе
в последнее
десятилетие.
В первых годах первого
десятилетия текущего, богатого великими событиями, девятнадцатого века, стало быть, с лишком за пятьдесят лет,
в одной отдаленной от столиц полустепной и полулесной губернии, соседственной с настоящими коренными нашими лесными губерниями, Пермскою и Вятскою,
в совершенном захолустье, жило богатое и многочисленное дворянское семейство Болдухиных
в пятисотдушном селе Вознесенском, Болдухино тож; жило
в полном смысле по-деревенски.
Много совершилось перемен
в это
десятилетие!
Но два года тому назад г. Достоевский снова появился
в литературе, хотя имя его было уже слишком бледно пред новыми светилами, загоревшимися на горизонте русской словесности
в последнее
десятилетие.
Лучшее время Новикова было первое
десятилетие царствования Екатерины, когда он еще не пускался
в мистицизм и не навлек на себя подозрений правительства.
В первые
десятилетия существования раскола от «Никоновых новшеств» бегали не одни крестьяне и посадские люди, не одни простые монахи и сельские попы.
В Западной Европе уже несколько
десятилетий ведется усиленная агитация против живосечений;
в последние годы эта агитация появилась и у нас
в России.
В основу своей проповеди противники живосечений кладут положение, как раз противоположное тому, которое было мною сейчас указано, — именно, они утверждают, что живосечения совершенно не нужны науке.
Только
в настоящее время, мне кажется, я начинаю понимать этот странный разговор и начинаю понимать
в Толстом последних
десятилетий то, что раньше мне было совершенно непонятно.
Если жизнь отводила меня от поездки
в Испанию
в течение следующих двух
десятилетий (после 1869 года), то есть до 90-х годов прошлого столетия, то
в последние десять лет я, конечно, нашел бы фактическую возможность ехать туда
в любое время года и пожить там подольше.
Сухово-Кобылин оставался для меня, да и вообще для писателей и того времени, и позднейших
десятилетий — как бы невидимкой, некоторым иксом. Он поселился за границей, жил с иностранкой, занимался во Франции хозяйством и разными видами скопидомства, а под конец жизни купил виллу
в Больё — на Ривьере, по соседству с М.М.Ковалевским, после того как он
в своей русской усадьбе совсем погорел.
В тогдашней"Французской комедии"для трагическогорепертуара не было сильных дарований ни
в мужском, ни
в женском персонале. Мунэ-Сюлли дебютировал позднее. Из женщин никто не поднимался выше приличных «полезностей». Но ансамбль комедии,
в особенности мольеровской, был
в полном смысле блестящий, такой, какого уже не было впоследствии ни
в одно
десятилетие, вплоть до настоящей минуты.
Тогда он уже достиг высшего предела своей мании величия и считал себя не только великим музыкантом, но и величайшим трагическим поэтом. Его творчество дошло до своего зенита — за исключением"Парсиваля" — именно
в начале 60-х годов, хотя он тогда еще нуждался и даже должен был бежать от долгов с своей виллы близ Вены; но его ждала волшебная перемена судьбы: влюбленность баварского короля и все то, чего он достиг
в последнее
десятилетие своей жизни.
То, что я взял героем молодого человека, рожденного и воспитанного
в дворянской семье, но прошедшего все ступени ученья
в общедоступных заведениях,
в гимназии и
в двух университетах, было, по-моему, чрезвычайно выгодно. Для культурной России того
десятилетия — это было центральное течение.
Отсутствие единства и цельности культуры выразится
в том, что умственные и духовные направления XIX века будут разделяться на
десятилетия и каждое
десятилетие принесет с собой новые идеи и стремления, новый душевный уклад.
Нрава Юхвим был веселого, даже детски шаловливого и увлекающегося до крайностей, иногда непозволительных; но это был такой человек, каких родится немного и которых грешно и стыдно забывать
в одно
десятилетие.
В русском верхнем культурном слое начала века был настоящий ренессанс духовной культуры, появилась русская философская школа с оригинальной религиозной философией, был расцвет русской поэзии, после
десятилетий падения эстетического вкуса пробудилось обостренное эстетическое сознание, пробудился интерес к вопросам духовного порядка, который был у нас
в начале XIX века.
За последнее
десятилетие мне привелось навещать его и
в Петербурге,
в его квартире на Моховой, куда доступ делался все труднее и труднее.
А последние пять лет того же
десятилетия я провел за границей с одним только приездом
в Москву, где прожил с лета до зимы 1866 года.
Дедушка и бабушка жили
в простой хатке, выстроенной ими специально для себя рядом с большим домом, так что когда мы приехали туда, то нас, мальчиков, поместили
в этом доме, где мы никак не могли уснуть от необыкновенного множества блох, несмотря на то, что дом целыми
десятилетиями оставался пустым.
Эти два человека, носившие
в своей душе столько одинаковых прошлых тяжелых воспоминаний,
в течении более двух десятков лет хранивших, во всех мельчайших подробностях, кровавую тайну высокого дома, узнали друг друга так, как бы последняя встреча их произошла вчера, а не два
десятилетия тому назад.
Пришел и хозяин дома, муж кузины, коренастый брюнет, толстый, резкий
в движениях, совсем не похожий на свой титул, смахивающий скорее на купца средней руки. Он предложил закусить.
В кабинете у него сидело еще трое мужчин. Ждали Гаярина и дядю княгини, графа Заварова, недавно поступившего на покой, — одну из самых крупных личностей прошлого
десятилетия.
Теперь говорить обо всем этом, кажется, можно только
в интересах исторических, как о любопытном и прискорбном явлении, характеризующем то
десятилетие, когда у нас, после охоты к реформам, возобладала безумная страсть перечить всяким улучшениям; но поднять этот вопрос и довести его до того положения,
в которое он был уже поставлен графом Д. А. Толстым,
в ближайшем будущем едва ли не безнадежно.
Ряд
десятилетий отрицалась
в народе ценность отечества, ценность национальности и убивалось всякое национальное чувство как безнравственное.
В русской общественной мысли за последние
десятилетия наиболее решительным противником народничества был всегда П. Б. Струве, и, быть может,
в этом нужно искать причины враждебного к нему отношения
в некоторых интеллигентских кругах.
Мы не знаем того часа, когда ребенок стал юношей, но знаем, что бывший ребенок уже не может играть
в игрушки; так же мы не можем назвать того года,
десятилетия даже, во время которого люди христианского мира выросли из прежней формы жизни и перешли
в другой, определяемый их религиозным сознанием, возраст, но не можем не знать, не видеть того, что люди христианского мира уже не могут серьезно играть
в завоевания,
в свидания монархов,
в дипломатические хитрости,
в конституции, с своими палатами и думами,
в социал-революционные, демократические, анархические партии и революции, а главное, не могут делать всех этих дел, основывая их на насилии.
Причины эти прежде всего
в ложном направлении духа,
в ложных идеях, которыми
в течение многих
десятилетий жила русская революционная интеллигенция и которыми она отравила народные массы.